Нальянч С. [Шовгенов С.И.] Поэты «Чисел» [№ 1] // За свободу! 1930. 28 апреля. № 113 (3094). С. 3.

 

 

С. Нальянч

Поэты «Чисел»

(«Числа». Сборники под редакцией И.В. де Манциарли и Н.А. Оцупа. Книга первая. 1930)

 

Нет у них ни особых удач,

Ни дерзаний, — куда уж до гения!

Н. Оцуп

 

Гиппиус, Адамович, Иванов, Ладинский, Оцуп, Поплавский — вот «парад-алле», которым открывается новый «толстый» журнал эмиграции. Все это поэты, завоевавшие не только признание читателей и критики, но также и постоянные места в «толстых» журналах, главным образом, в «Современных записках». Но такое монопольное положение на эмигрантском парнасе отзывается самым неблагоприятным образом на творчестве наших «избранников». Отсутствие конкуренции при твердой уверенности, что под каждым листком «Современных записок» им всегда будет уготован и стол и дом, как бы слабо ни было стихотворение, — это обстоятельство привело к довольно оригинальному положению: для маленьких журналов и газет поэты работают добросовестно, особенно молодые — Ладинский и Поплавский, а солидным изданиям будто бы спихивают все наиболее слабое и залежавшееся. Как редко встретишь хорошее стихотворение в «Современных записках»! Зато в газетах, в «Звене», «Перезвонах», даже «Студенческих годах» можно было всегда найти что-либо яркое и интересное (к сожалению, эти журналы, равно как и «Новый дом» — «Новый корабль», кончили свое существование).

На такие размышления наводит чтение стихов сборника «Чисел». Все поэты здесь слабее своих обычных сил, ниже своего нормального уровня (за исключением З. Гиппиус).

Особенно слаб Г. Адамович. Просто не верится, что он, один из наиболее видных критиков зарубежья, имеющий многолетний литературный стаж, является автором детски-неумелых виршей: «От всего отрекаюсь. Ни звука. О другом не скажу я во-век. Все постыло. Все мерзость и скука. Нищ и темен душой человек. И когда бы не это сиянье, как могли б не сойти мы с ума? Брат мой, друг мой, не бойся страданья, как боялся всю жизнь его я...» Здесь все элементы творчества шестиклассника-гимназиста: и «отречение от всего», и «все мерзость и скука», и влияние Надсона (у Надсона красочнее: «друг мой, брат мой»…) и звонкие рифмы «ума—я» (у Надсона таких безграмотных рифм нет). Вообще, поэты «Чисел» будто щеголяют слабой техникой и неряшливой формой. Работа лучших мастеров стиха, создавших новую технику, к сожалению, не находит продолжателей в лице наших современных поэтов, которые пишут так, будто после Надсона, Апухтина и разных Кругловых, Порфировых, Коринфских, Лихачевых, Медведевых и Фофановых не было Гумилева, Брюсова, Сологуба, Бунина. Разве не эпохой «безвременья» веет от процитированных стихов Адамовича? Или же: «Вот из сада веет резедой, звезды юга море озарили. Вижу я из стороны чужой снег и камень на твоей могиле (Н. Оцуп). Кажется, будто держишь в руках «Ниву». «Перед тем, как умереть, надо же глаза закрыть. Перед тем, как замолчать, надо же поговорить» (Г. Иванов). На стихи мало похоже! «Дальний берег окутан мглою, душный вечер горит, горит, там, где море слилось с рекою, уж маяк неземной царит» (Б. Поплавский). Опять вспоминаешь невольно школьные журналы. Наконец: «хорошо, что нет царя, хорошо, что нет России, хорошо, что Бога нет… хорошо что-ничего, хорошо, что-никого, так черно и так мертво»… (Г. Иванов). Можно было бы дальше написать в таком же духе: «Ничего, что-хорошо, ничего, что-никого»… и т.д.

Б. Поплавский продолжает перепевы известной пародии Измайлова: «Папа с мамой в баню собираются. Свистнул карлик у лесной опушки». Карлики (после Блока и Вертинского порядком уже надоевшие всем) фигурируют в обоих стихотворениях Поплавского. Творчество Поплавского имеет ту характерную особенность, что каждая фраза у него понятна, но в целом получается не стихотворение, а нечто вроде одной из тех футуристических картинок Шагала и Ларионова, которыми «Числа» обезобразили свой внешний облик: сколько ни рассматривай эти картинки, сколько ни перечитывай Поплавского, — все равно ничего не поймешь.

«Каирский сапожник» Ладинского, написанный, очевидно, под впечатлением игры Н. Колина в фильме «Шехерезада», тоже слабее прежних произведений этого поэта. Образы, вроде «по мраморным струям лестничных ниагар» менее всего передают стиль арабской сказки.

И стихи Оцупа бледнее тех, какие печатались в «Звене», «Современных записках» и других журналах и газетах. Кроме того, уже начинает докучать его беспрестанное посвящение своих стихов одной и той же теме — смерти, особенно когда и остальные поэты «Чисел» будто сговорились петь о могиле и последнем часе. «Вы не искали могилы своей». «Все также зимний ветер пыль метет и леденит фиалки на могиле». «Не только в наш последний час — смерть — главное для нас». «Вижу я из стороны чужой снег и камень на твоей могиле». «В сияньи над гробом зажженных свечей». «Затем построен новый дом, чтобы одни рождались в нем, других — вперед ногами отсюда вынесут в цветах». Всюду, всюду о похоронах, о могиле, о смертном часе. Или смерть, или «беженство» подальше от жизни, к каирским сапожникам и карликам. В то время как жизнь, по мнению поэта, «неистово-щедра».

Почти упав, почти касаясь льда,

Над ним тем легче конькобежец реет,

Почти сорвавшись, на небе звезда,

Тем ярче в ту минуту голубеет.

И ты, от гибели на волосок,

Мечтая пулей раздробить висок,

Опомнился на миг один от срыва —

И что ж? Душа, могильная вчера,

Как никогда, сегодня терпелива,

И жизнь вокруг неистово щедра.

(Н. Оцуп)

Вчера — человек «на миг от срыва», сегодня — жажда жизни и умиление перед ее щедрыми дарами. Об этом отсутствии меры у человека говорит прекрасное стихотворение «З. Гиппиус», являющееся украшением всего сборника.

Мера

Всегда чего-нибудь нет,

Чего-нибудь слишком много.

На все как бы есть ответ,

Но без последнего слога.

Свершится ли что — не так,

Некстати, непрочно, зыбко,

И каждый неверен шаг,

В решенье каждом ошибка.

Змеится луна в воде,

Но лжет, золотясь, дорога,

Ущерб, перехлест везде,

А мера — только у Бога.

В заключение остается сказать, что, несмотря на несколько хороших стихотворений, поэты, представленные в «Числах», мало радуют. Невысокая техника стиха, отсутствие интересных и разнообразных тем, бледные или неудачные образы, — все это не делает «парад-алле» блестящим. Потому выпад Георгия Иванова против Сирина (рецензия на книги Сирина, помещенная в этом же сборнике) при таком невеселом положении нашей эмигрантской поэзии — особенно непонятен. Ах, сколько Иванов наплел удручающих слов: «Касаткин-Ростовский, пошляк, Дмитрий Цензор, Ратгауз, Самозванец» — вот эпитеты по адресу того поэта, который, при всех своих огромных недостатках, является — и как мастер стиха, и как лирик — идеалом для Адамовича–Надсона и Иванова–Сальери. Но о Сирине — в следующий раз.