Ходасевич В. Книги и люди: «Числа», № 6 // Возрождение. 1932. 7 июля. № 2592. C. 3.

Владислав Ходасевич

Книги и люди

«Числа», № 6

Очередной номер «Чисел» выходит после большого перерыва: предыдущий вышел уже год тому назад. Как бы то ни было, журнал «бытийствует» уже более двух лет и выпускает шестую книжку. Следственно, стал он явлением постоянным — поскольку вообще можно говорить о постоянстве и прочности в слишком непрочном мире эмигрантской печати. Отсюда — невольно возникающее желание сопоставить «Числа» с их старшим собратом — «Современными записками». Не стоит, однако же, отмечать различия, сами собой очевидные и всякому грамотному читателю хорошо известные, вроде того, например, что «Современные записки» имеют определенное политическое лицо и преследуют известные политические цели, тогда как «Числа» в общем стоят далеко от политики; что «Современные записки» руководимы группой политических, а не литературных деятелей, — во главе же «Чисел» стоят именно литераторы; что редакция «Современных записок» на целое поколение старше редакции «Чисел» — и т.д. Гораздо более любопытным кажется мне сравнить эти два журнала, не отмечая внешние их различия, а исходя из того более глубокого сходства, которое открывается при несколько более пристальном рассмотрении. Мне представляется в данном случае поучительным — посмотреть, как и почему одна и та же причина в известных условиях порождает глубоко различные и несколько даже неожиданные следствия.

Отводя значительную часть журнала литературе, политические деятели, стоящие во главе «Современных записок», делают важное культурное дело, которое все же не составляет их главной цели. Если в глазах читающей публики «Современные записки» оказались журналом преимущественно литературным и если литература составляет его главную притягательную силу, то произошло это по особым причинам, воистину «от редакции независящим». Роль вершительницы литературных судеб выпала на ее долю случайно и неожиданно. Вполне естественно, что специально литературных идей она не имеет, а потому ни новой литературной школы, ни какого-либо «течения», «движения» или «направления» создать не может. Она, однако же, и не претендует на такое водительство, тем более что судьба с самого начала поставила журнал в положение чуть не единственного прибежища для очутившейся на чужбине литературы всех школ и течений. Все эти обстоятельства и подсказали «Современным запискам» их литературную политику, которую нередко зовут консервативной. Название это не совсем подходящее. В основе литературной политики «Современных записок» лежит не принципиальный литературный консерватизм, а лишь естественное в данных условиях и единственно посильное данному составу редакции стремление — дать место всему, что представляется в нашей текущей литературе наиболее выдающимся. Однако ж, не имея собственных литературных идей и стремлений, иными словами, — не имея принципиального критерия при выборе материала, как осуществить ей свою задачу, скромную, но вполне полезную и отнюдь не легкую? Тут единственный путь — не гонясь за неведомым, неиспытанным — сосредоточить внимание на том, что в известной степени уже себя зарекомендовало, что выдвинуто критикой или голосом литературной среды. Этим путем, на мой взгляд, и идут «Современные записки» — и хорошо делают. На этом пути, разумеется, неизбежны отдельные ошибки, промахи, на которые нам предоставляется право ворчать. Столь же на нем неизбежно и некоторое постоянное отставание от века — что и зовут консерватизмом «Современных записок». Слово либерализм подошло бы здесь более.

Теперь обратимся к «Числам». Уже по поводу первого номера их я писал: «Организаторам “Чисел” хочется быть зачинателями “какого-то нового мировоззрения или чего-то еще неуловимого”. Затруднение только в том, что никаких идей, ни общих, ни специально литературных у них еще нет, — и они сами это мужественно признают. Казалось бы — течению возникнуть не из чего. Однако они себя утешают тем, что будто бы новые течения “начинаются иногда в связи с чисто внешним и по существу очень малым явлением, например, в связи с выходом какого-нибудь журнала”. Затем высказывают они надежду, что и вокруг “Чисел” возникнет “что-то вполне новое и ценное…”».

Я тогда же указывал, что такие надежды неосновательны, что идеи не заведутся от одной лишь наличности журнала, как в горшке, сколько воды ни кипяти, не зашевелится курица. Пессимистическое мое указание, к сожалению, дальнейшими событиями не опровергнуто. Наличие бумаги и типографии не привело к образованию не только «какого-то нового мировоззрения», но и просто хотя бы нового литературного течения. Если при возникновении «Чисел» редакция имела мужество констатировать, что идей, необходимых для возникновения новых течений, у нее еще нет, то теперь, два года спустя, она могла бы признаться, что идей все еще нет. Вот это-то отсутствие определенных литературных идей и составляет глубокое основное сходство «Чисел» с «Современными записками». Разумеется, я не собираюсь требовать от «Чисел» того, чего не требую от «Современных записок», — хотя требования такие были бы отчасти основательны: как-никак, редакция «Чисел» состоит из литераторов, для которых наличность литературных идей в известной степени обязательна, как для политиков — наличность идей политических. Я, однако же, ограничиваюсь тем, что констатирую это основное сходство, и делаю это единственно потому, что именно отсюда, с этого пункта и открывается основная разница.

Однако, не имея литературной программы, обе редакции в своих действиях вынуждены руководиться единственно только началами тактического порядка. Различием тактики и предопределяется все их различие. Но вот что знаменательно: одинаково не располагая обоснованными литературными критериями, оба журнала в подборе авторов и произведений руководствуются прямо противоположными способами и целями: «Современные записки» ищут наилучшего, руководствуясь признаком общепризнанности и известности и стараясь играть наверняка; «Числа», напротив того, ищут не лучшего, а новейшего и неведомого (либо непризнанного), систематически играя вслепую. С первого взгляда (особенно при повальной нашей любви к дерзаниям) такая тактика может показаться даже более героической и возвышенной. На самом деле она всего только более азартная. В смысле же строго литературном она столь же мало опирается на общие идеи, как и тактика «Современных записок». Имея некую видимость революционности, на самом деле она так же не революционна, как тактика «Современных записок» не консервативна: ни в политике, ни в литературе нельзя назвать революционерами людей, которые не прочь стать во главе «какого-то» движения, буде оно возникает, но сами бессильны его вдохновить и бессильны наметить его идеалы. Получается, таким образом, явление несколько парадоксальное: видимый оппортунизм «Современных записок» на поверку оказывается более бескорыстным, нежели видимая революционность «Чисел».

Жизнь, однако, вовсе не так несправедлива, как о ней часто думают. Бескорыстие и скромность нередко ею вознаграждаются. Вполне естественно, что при осторожной тактике «Современных записок» неудачи и промахи у них случайны и сравнительно редки. В азартной игре «Чисел» столь же случайны оказываются удачи. Вот тут-то и обнаруживается то, чего всего трудней было ожидать: «консервативные» и «академические» «Современные записки» напечатали гораздо больше ценных произведений той самой молодой литературы, ради которой существуют «новаторствующие» «Числа». Консерваторы очутились впереди «новаторов», — тише едешь, дальше будешь. Как-никак лучшие из молодых сотрудников «Чисел», вроде Ладинского, Д. Кнута, Терапиано, явились в этот журнал из «Современных записок». Те же «Современные записки» начали печатать Сирина, Берберову, если не ошибаюсь — Газданова. А кого за два года «открыли» «Числа»?

Не располагая последовательной литературной идеологией, «Числа» все же охотно дают место высказываниям, клонящимся к переоценке ценностей, низвержению кумиров и разоблачению «промотавшихся отцов». Целый ряд подобных статей и заметок находим и в этой книжке. Не буду подробно перечислять их и называть авторов. Укажу лишь на две заметки г. Шаршуна, в которых эта сторона журнала выражена наиболее ярко. Боже мой, что за жалкая мешанина из чужих мыслей (точнее — фраз), принятых на веру, плохо усвоенных, не согласованных друг с другом и выпаливаемых косноязычно. Неспособность к усвоению чужих мыслей, неуважение к прошлому, как следствие неосведомленности о нем, объединенное с ребяческою погоней за новизной и с варварской убежденностью в гениальности собственной интуиции, лежит в основе подобных импровизаций, с кондачка разрешающих важные проблемы искусства, философии, даже религии, претендующих выразить «дух времени» и выражающих лишь недомыслие авторов. Со временем, после процесса Горгулова, я намерен подробнее говорить о самородках и гениях этого склада. Сейчас замечу одно: подобные выступления с очевидностью доказывают, что редакция «Чисел» плохо разбирается в мыслях (или бессмыслицах), изрекаемых на страницах журнала. Если б она разбиралась, то не могла б допустить, чтобы подобные чревовещания соседствовали, например, с такой серьезной работой, как статья Г. Ландау о Достоевском или несколько эскизная, но проницательная заметка П.М. Бицилли о Зощенке и Гоголе. Но, к несчастью, Бицилли и Ландау суть случайные гости «Чисел», для журнала не характерные. Характерны же — Шаршуны и другие «мыслители». Добро бы они были хоть бы молоды, но и того нет. Это не голоса «нового поколения», а голоса седовласых неудачников, чахнущих в монпарнасском подполье. К ним психологически близок Долголиков, герой претенциозной и расстрелянной «эпопеи», отрывки которой не впервые помещаются в «Числах» и которые принадлежат перу того же г. Шаршуна. «Эпопея» зовется «Герой интереснее романа», но и герой тоже вовсе не интересен. Это обыкновеннейший художник-неудачник, слегка, может быть, кретин, слегка чудак. Как все неудачники, существом примечательным кажется он только себе самому — и автору.

Некоторыми психологическими и бытовыми чертами к Долголикову примыкает и герой повести В. Варшавского «Уединение и праздность». Не решаюсь судить ни о повести, ни об авторе по первому отрывку. Отложу окончательное суждение и о «Счастьи» Ю. Фельзена, также лишь начатом в этой книжке. Судя по началу, автор поставил себе любопытную психологическую проблему и разрешает ее с тонкой и вдумчивой проницательностью. Жаль, однако, что несколько кропотливую сложность психологического узора Фельзен пожелал сочетать с такой же кропотливою сложностью стилистической. Фельзен требует от читателя напряженнейшего внимания. Часть этого напряжения затрачивается читателем непроизводительно, на расшифровку того, что могло быть ясней, проще.

Чтобы заключить обзор, упомяну о двух прекрасных стихотворениях А. Ладинского и об отличных стихах Н. Оцупа (в особенности о 5-м и 6-м стихотворениях). Прочие пьесы этого обширного отдела ничем не выделяются над средним, но вполне пристойным уровнем. Очевидно, что здесь, в поэтическом отделе, собственное поэтическое дарование редактора (Н. Оцупа) и пройденная им школа автоматически сообщают ему умение разбираться в поступающем материале и предохраняют от того блуждания наугад, которым отмечены остальные отделы «Чисел».