Вебер Е. О «Новых русских людях» и о «человеке 30-х годов» // Молва. 1933. 22 января. № 18 (241). С. 3. [«Числа» № 7/8]

Е. Вебер

О «Новых русских людях» и о «человеке 30-х годов»*

В новой книге «Чисел» напечатаны две статьи, с содержанием которых мне хочется подробнее познакомить наших читателей. Первая из них Георгия Иванова — «О новых русских людях», вторая — Ю. Терапиано: «Человек 30-х годов».

Статья Георгия Иванова — вопрошающий отклик на нечто новое, что, вероятно, нарождалось подспудно уже несколько лет и что в последнем прошлом году громко о своем существовании, о себе, заявило. Это — неизвестная до сих пор «Третья сила». Люди «пореволюционного сознания».

«Эти два слова, — пишет Г. Иванов, — призваны, быть может, сыграть роль той черты, которая разделит по новому строй русской жизни, сложившейся после революции. Самое удивительное, что если эту черту провести — за чертой, отделяющей “новых людей” от “старых” окажемся не только мы, люди прежней России, но и “они” — бесконтрольные хозяева России нынешней.

“Пореволюционное сознание…” — Новый человек, человек “третьей силы” — недоволен “существующим строем” по обе стороны рубежа и этого не скрывает. Но он именно недоволен — ни нашей ненависти, ни большевистского презрения к нам у него нет. Он, вообще, как бы игнорирует самый рубеж, раздирающий надвое Россию, как бы считает его несуществующим. Критикуя и присматриваясь, он выбирает у “нас” и у “них” то, что может ему подойти», для той новой жизни, которую он собирается строить.

«Новые люди» не исчерпываются молодежью. Характернее, нежели возрастной признак, по мнению автора, иное: пребывание доныне этих «новых людей» в «подполье».

«Подполье», это главным образом те, кто за пятнадцать лет революции не выплыл на поверхность ни в эмиграции, ни в России, не участвовал ни в новом строительстве, не играл никаких ролей, те, кто никак общественно не «осуществлялся» после распада России. Незаметно для себя, не сознавая этого, безмолвствовавшая пятнадцать лет «“глухая масса” русских людей накопила огромную энергию — теперь она ищет выхода».

Г. Иванов рассказывает ярко и подробно об одном «новом человеке», создателе движения… «учения» (у него есть несколько учеников) о «Третьей России» и издателе журнала под тем же названием — П.С. Боранецком. Быть может, проповедник «Третьей России» и выразительнее других, но «Он не личность. Он так». За ним видятся Г. Иванову тысячи — в эмиграции, миллионы — в России. Все это «люди обыкновенные, люди, которые, едва открыв глаза, увидели весь мир и все, происходившее в нем, окрашенным сумасшедше-шарлатанским заревом. Все. Каждый уголок мысли, чувств, прошлого, будущего».

Эти «новые люди» — бескорыстны и честны, идейны, охвачены жаждой справедливости и верой в конечное ее торжество. Но «все перспективы для них заранее искажены, все планы спутаны».

Поэтому в их программах, программах «пореволюционистов» вообще: «материализм» — и обостренное чувство иррационального «Марксизм — и своеобразный романтизм», «Русское мессианство». Интернационал». «Цель оправдывает средства» и непротивление злу»…

У творца «Третьей России» — «в плане “преодоления косности материи” есть и такой пункт: воскресение мертвых»…

Этот новый «массовый» человек страшен. Страшен для будущей России — он наследник большевизма по обе стороны рубежа.

———

Статья Ю. Терапиано «Человек 30-х годов» непредумышленно дополняет статью Г. Иванова и как бы умеряет то тягостное чувство, которым тревожит «пореволюционность», подчеркнутая статьею «О новых русских людях». Уже заглавия обеих статей отмечают внутреннее различие тем: Г. Иванов пишет о «людях», Ю. Терапиано — о «человеке». Первый о «типе», второй — о «личности». Терапиано, кроме того, ограничивает область своих суждений о человеке 30-х годов эмиграцией.

«Самое страшное из всего того, что увидели послевоенные поколения, — пишет он, — “то, что оказалось”, дневной свет, “неподкупный и грубый”. Свет этот образовал в современном сознании как бы освещенное пятно. Можно держаться в стороне, т.е. сознательно не хотеть выйти на проверку: в этом случае многое можно сохранить, отстаивать, продолжать. Но все ценности будут ценностями лишь до границы освещенного пятна и те, кто не могут оставаться на месте, подпадают немедленно под действие разрушительных лучей».

Человеку послевоенного поколения пришлось непосредственно соприкоснуться «с грубой и страшной жизнью, со смертью, с судьбой»…

Автору думается, что это «соприкосновение» сказалось для «человека 30-х годов» требованием величайшей (какая только возможна, — осуществима), — искренности от себя самого.

«Современный человек пережил глубокое разочарование. Он научился не слишком доверять себе. Он требует от себя правдивости, он суров, серьезен».

Отсюда: самые блестящие словесные «находки», подобные откровениям определения вечно волнующих тайн — для него лишь «полуответы», которыми он потерял «способность удовлетвориться».

Этому новому человеку, не «герою», но и не «толпе», предстоит «наново отразить вневременный, целостный момент — жизнь». Он делает это сурово и просто.

«Современный человек нищ и наг, потому, что он совестлив. Он мог бы задрапироваться в любые ткани. Он мог бы не хуже прежнего выбирать материи, цвета и оттенки, но не хочет. Мне кажется, — заканчивает Ю. Терапиано, — эта воля — отказ, обеднение, решимость выдерживать одиночество, выносить пустоту — самое значительное, что приобрело наше поколение»…

———

Георгий Иванов и Ю. Терапиано пишут о новом, послевоенном, послереволюционном русском человеке. В статьях обоих писателей много верного, справедливого, с тревожной чуткостью замеченного, ответственно-продуманного и пережитого. Но объекты их внимания прямо противоположны. «Новые русские люди» — с обидой за попранную справедливость требуют «всего», их дерзость безгранична. Такая дерзость может родиться из слияния невежественности с созерцанием невероятной действительности. Они не понимают существования невозможности. Эти «новые русские люди», недовольные всем по обе стороны рубежа, чувствуют себя обиженными, обокраденными существующим, но ни в какой мере за существующее не несут в собственном сознании ответственности. Их много. Они — новая безликая толпа, многомиллионная масса.

«Человек 30-х годов», о котором говорит Терапиано, — сотворен чувством личной ответственности. Его сущность — совесть.

Массе, «новым русским людям» стремление к созданию иного, не прежнего, «обидевшего» строя диктуется жадною к жизни волею.

«Человеку 30-х годов», личности, совесть диктует требование не лучшей, а достойнейшей жизни.

Современность тем, затронутых Г. Ивановым и Ю. Терапиано — ярко нами всеми ощущается.

Новые процессы совершаются в массе «новых русских людей» по обе стороны рубежа. Новое выкристаллизовывается в совести личности — в «человеке 30-х годов».

Об этом следует подумать. В этом должно разобраться, отдать себе отчет, попытаться понять, чем скажутся новые процессы в жизни личности, народа, эмиграции, России…

———

* «Числа». Кн. 7–8. Сборник. Январь 1933 г. Париж.