М. Сл. [Слоним М.Л.] Новый эмигрантский журнал («Числа» № 1. Париж, 1930) // Воля России. 1930. № 3. С. 299–302.

М. Сл.

Новый эмигрантский журнал («Числа» № 1. Париж, 1930)

До сих пор типичным эмигрантским «толстым» журналом были «Современные записки». Они добросовестно выполняли то, что в эмиграции называется «сохранением русской культуры»: в их беллетристическом и философско-критическом отделах печатались по преимуществу представители эмигрантской академии, и за журналом прочно установилась репутация консерватизма, некоторой неподвижности и той «художественной чинности», которая порою соприкасается со скукой.

Перед всяким новым толстым журналом, появляющимся в эмиграции, возникает опасность сделаться вторым изданием «Современных записок». Чтобы избежать ее, необходимо выйти из того круга известных имен и установленных репутаций, которым только и возможен доступ на страницы издания, неизменно печатающего Бунина, Шмелева, Зайцева, Мережковского и других представителей старшего поколения.

Новый журнал «Числа» (под редакцией И. де Манциарли и Н. Оцупа, 4 раза в год), первая книжка которого недавно появилась в свет, в своем художественном отделе делает «ставку» на литературную молодежь. Его программа и обширнее и уже «Современных записок»: уже, потому что из «Чисел» исключена политика, а вместе с нею и публицистика, социология и наука; шире — ибо помимо обширного отдела беллетристики, журнал отводит много места живописи, театру, кинематографу, вопросам искусства вообще и в этом отношении представляется единственным в эмиграции начинанием. Самая внешность «Чисел», изданных с необычным для эмигрантской книги изяществом, с цветными репродукциями произведений русских художников, напоминает скорее «Аполлон» или «Золотое Руно», а не «толстый» журнал с его установившимся типом.

Но новизна «Чисел» не только в его отличной внешности, в широкой постановке художественного отдела и в привлечении к сотрудничеству молодых писателей. Журнал хочет поставить себе задачи, которые нельзя не приветствовать... если только у его руководителей найдется смелость и способность осуществить свои обещания. «Числа» хотят стать не только «местом встречи» молодых писателей, но и намерены создать атмосферу для какого-то нового литературного течения. Вот что говорит передовая статья первой книжки журнала: «случается в истории литературы, что какое то новое мировоззрение или что-то еще неуловимое, но уже чувствуемое сближает группу людей, объясняет им как-то иначе, нежели их предшественникам, писательское призвание, диктует им еще смутную, но уже явно несходную со всем предыдущим программу деятельности и даже заставляет придумать название той атмосферы, которую они одновременно ощущают как уже почти существующую и создают как еще никогда не бывшую. Так возник в свое время символизм, много раньше романтизм, так возникали и другие течения, менее значительные».

В ответ на эту несколько запутанную фразу можно было бы возразить, что в данном случае журнал возник до течения, потому что «Числа», конечно, не являются органом какого-либо определенного литературного мировоззрения или мировоззрения вообще. В этом, как правильно отметил в своем газетном отзыве о «Числах» В. Ходасевич, кроется главное несоответствие между поставленной себе целью и путями для ее осуществления. Нельзя искусственным образом создавать литературные течения, и никакой журнал, как бы он хорош ни был, не может никак этому делу помочь. Если в жизни в действительности намечается какое-либо новое литературное течение, журнал способен его оформить, его прояснить, и тогда мы естественно ждем от него ясных указаний и объяснений на этот счет.

К сожалению, ни поэтические и прозаические произведения «Чисел», ни статьи журнала не указывают, в чем именно видят создатели и руководители журнала то новое мировоззрение, то формирующееся художественное течение, которому они хотели бы служить.

В предисловии упоминается имя Пруста и говорится об «утверждении его гения». Прустом «Числа» начинаются и им же они и кончаются: номер журнала заключает анкета о Прусте и его влиянии, в частности на русскую литературу. И в анкете именно и выясняется, что для русского художника Пруст не обозначает еще никакого «художественного лозунга», что творчество его не повлияло на нашу литературу, и что вообще Пруст не может составить «платформы нового художественного мировоззрения», хотя бы и менее значительного, нежели упоминаемые редакцией «Чисел» романтизм и символизм.

Думается, что для самих руководителей журнала совершенно неясно, в какую сторону должен идти журнал. Этим, вероятно, объясняется несколько приглушенный тон статей, отсутствие каких бы то ни было резких и четких высказываний, какая-то внутренняя компромиссность, производящая очень досадное впечатление. Журнал, например, совершенно обошел основной в данный момент вопрос об отношении к тем литературным течениям, которые развились и развиваются в Советской России. Современной русской литературе посвящены только рецензии, в которых совершенно не чувствуется никакого единства и в которых из множества явлений российской литературной жизни выбраны далеко не самые интересные и типичные. Отдел рецензий вообще в журнале самый неудачный. А между тем, при отсутствии руководящих критических статей, именно в нем должно было бы обнаружиться художественное направление журнала.

Компромиссность чувствуется и в другом факте: журнал открывает свои страницы молодым, но начинает со стихов Зинаиды Гиппиус и статьи Антона Крайнего. Неужели редактора «Чисел» серьезно полагают, что какая-нибудь новизна слышится в произведениях писательницы, упорно стоящей на позициях, которые новыми могли почитаться лет тридцать или сорок тому назад?

Наиболее интересна в «Числах» статья Г. Адамовича, в которой совершенно правильно указывается на основное различие между литературой русской и французской, на ту иную атмосферу, которой дышит русский писатель и читатель.

Нам тоже кажется, что основного этого различия не следует забывать и тем из молодых русских писателей, которые, живя за рубежом, естественно подчиняются западноевропейским художественным влияниям. Тут опасны не только возможность подражательности, но и некоторой утраты основной русской литературной традиции.

Статья Адамовича в этой своей части находится как бы в некотором противоречии с тем художественным материалом, который предлагает журнал. Самое интересное в номере — рассказы Ю. Фельзена, Газданова и отрывки из романа С. Шаршуна. Но первые два произведения как раз обнаруживают тенденцию именно французскую, находятся в большей степени под знаком французской тонкости, мастерства, литературного лоска или кунстштюка.

Рассказ Ю. Фельзена «Неравенство» — написанный под сильным влиянием Пруста — намеренно освобожден от всякой внешней изобразительности. В нем даны отношения двух людей, чувства и мысли, их связывающие или их отталкивающие, в форме писем и дневников — форме и рискованной и обнаруживающей некоторую художественную робость автора. И сила и слабость этого умно и тонко построенного произведения заключается в той сухости, обнаженности, в какой представлены переживания действующих лиц. Порою отвлеченность, почти алгебраичность формулировок лишает рассказ самого воздуха, необходимого для художественного произведения, но именно в этой «безвоздушности», в отсутствии всякой художественной «мебели» и кроется своеобразие этого психологического этюда. Во всяком случае, рассказ обнаруживает в авторе и талант, и какое-то умственное изящество. Несколько спорны слабые попытки «словесной игры», заставляющей Фельзена то писать почти ритмической прозой, то переходить к ускоренно сжатому стилю.

«Водяная тюрьма» Газданова не принадлежит к лучшим произведениям этого очень одаренного и всегда интересного писателя, о творчестве которого читатели «Воли России» могут судить по ряду рассказов, помещенных в нашем журнале. «Водяная тюрьма» — обычное для Газданова соединение острых, иронических наблюдений над людьми с какой-то постоянной внутренней думой о себе, о вещах, о мире, создающей параллельный поток мыслей и переживаний. Развитие действия, сюжет рассказа, подчинен этому потоку и в нем находит свое объяснение. Прелесть этого метода, лишь внешне напоминающего Пруста с его «творческой памятью», особенно сказалась в романе Газданова «Вечер у Клэр», о котором в «Воле Россия» будет сказано особо.

О романе С. Шаршуна «Долголиков» судить трудно, потому что в «Числах» из него помещены лишь отрывки. Во всяком случае, независимо от чисто художественной его ценности, это произведение написано чрезвычайно своеобразным стилем, в котором смешаны футуристические завитушки в области чисто зрения. Особенно любопытна первая глава, где героя «представляют» разговором двух людей, наблюдающих за ним во время прогулки.

На остальных беллетристических произведениях «Чисел» останавливаться мы не будем: «Фотографии» С. Горного — очень слабы, а «Жасминовый остров» Ирины Одоевцевой дан в отрывках, и нельзя поэтому сказать, освободилась ли в нем писательница от тех недостатков, которые так портили ее прежние романы.

В отделе стихов очень хорошее стихотворение Б. Поплавского о Саломее (из серии, начатой в «Воле России»), хорошие стихи А. Ладинского, Г. Иванова, Н. Оцупа.

Неприятное впечатление производит заметка Г. Иванова о творчестве Сирина. Отзывы могут быть и резкими и беспощадными: но нельзя допускать того, чтобы они были злобными. А именно такое впечатление производит заметка Иванова, и жаль, что тонкий поэт и интересный писатель унизил себя до нее.